— Вот-вот, мадам, — подтвердил он. — Очень просто. Мы бдим поочередно всю ночь, и Святое Причастие никогда не остается покинутым.

— И не трудно вам подниматься ночью? — полюбопытствовала я. — Или вы бодрствуете каждую ночь?

Он наклонил голову; легкий ветерок играл блестящими каштановыми волосами, тонзуру уже следовало побрить, она покрылась легким, мягким, словно мох, пушком.

— Каждый из бдеющих выбирает тот час, который наиболее ему подходит. Для меня это два часа утра. — Он пристально поглядел на меня, как бы стараясь угадать мою реакцию на его слова. — Для меня в этот момент… время как бы останавливается. Все жизненные соки человеческого тела: кровь, желчь, испарина — все это вдруг сочетается в некоей гармонии. — Он улыбнулся, показав чуть кривые зубы — единственный недостаток в его во всех других отношениях совершенной наружности. — Или замирает в единении. Я нередко думал, не равен ли этот момент моменту рождения или смерти, как я считаю, определенному каждому человеку по-особому. Каждому мужчине… и женщине, разумеется, тоже, — добавил он, любезно наклонив голову в мою сторону. — Именно на этом изломе времени, — продолжал он, — абсолютно все кажется возможным. Вы можете заглянуть за пределы вашей жизни и убедиться, что они в действительности не более чем ничто. Когда время останавливается, вы осознаете, что в состоянии предпринять любое действие, завершить его и вернуться к себе, найдя мир неизменившимся: все осталось таким же, как было. И вы постигаете… — Он примолк, затем окончил: — Вы постигаете, что все возможно, однако нет ничего необходимого.

— Но… вы и в самом деле что-то совершаете при этом? — спросила я. — Молитесь, я имею в виду?

— Я? Ну… я сижу и смотрю на Него. — Широкая улыбка красиво тронула изогнутые губы. — А Он — на меня.

Джейми сидел на постели, когда я вошла в комнату; он попробовал пройти по коридору, опираясь на мое плечо. От этого усилия он скоро побледнел и покрылся потом, поспешил лечь и не возражал, когда я укрыла его одеялом.

Я предложила ему немного супа и молока, но он только головой помотал.

— Саксоночка, у меня нет аппетита. Боюсь, если я что-нибудь проглочу, меня снова начнет тошнить.

Я не настаивала и молча убрала суп.

Во время обеда я проявила большую настойчивость и уговорила его проглотить несколько ложек супа. К сожалению, он не удержал в желудке даже такого малого количества.

— Прости, Саксоночка, — сказал он, — я такой отвратительный.

— Это пустяки, Джейми, и никакой ты не отвратительный. — Я выставила таз за дверь и села рядом с Джейми, откинув назад волосы, упавшие ему на глаза.

— He принимай этого близко к сердцу. Твой желудок все еще воспален после морской болезни. Видно, я чересчур тороплюсь непременно накормить тебя. Не обращай внимания и поправляйся.

— Поправлюсь. — Он прикрыл глаза и вздохнул. — Чем ты сегодня занималась?

Он был явно неспокоен и чувствовал себя скверно, но немного повеселел, когда я рассказала ему о том, что успела узнать за день: о библиотеке, о часовне, о винном прессе и под конец — об участке лекарственных трав, где я наконец-то познакомилась со знаменитым братом Амброзом.

— Он просто удивителен, — с восторгом говорила я. — Господи, я совсем забыла, что ты его знаешь!

Брат Амброз был очень высокого роста, даже выше Джейми, худой, как скелет, с длинным, обвислым, словно у бассета, лицом. Все десять длинных и тощих пальцев на руках отдавали зеленью.

— Он может вырастить все что угодно, — продолжала я. — У него там есть все обычные травы, а теплица такая крошечная, что он не может выпрямиться в ней во весь рост. Там у него большей частью растения, которые не растут в этих краях, и, по-моему, есть такие, которые вообще больше нигде не растут, не говоря уже о пряностях и наркотиках.

Упоминание о наркотиках вернуло меня к событиям прошедшей ночи, и я подошла к окну. Зимние сумерки спускались рано, и за окном стало уже совсем темно, фонари, с которыми монахи работали в конюшне и во дворе, раскачивались у них в руках, когда они переходили с места на место.

— Уже стемнело. Ты считаешь, что можешь уснуть сам? У брата Амброза есть лекарства, которые помогли бы тебе.

Усталость затуманивала ему глаза, но он покачал головой:

— Нет, Саксоночка. Я ничего не хочу. Если я усну… нет, пожалуй, я почитаю немного.

Ансельм принес ему несколько книг по философии и истории, и Джейми протянул руку за книгой Тацита, лежавшей среди прочих на столе.

— Тебе необходимо спать, Джейми, — как можно мягче сказала я.

Он открыл книгу, оперся на подушку, но продолжал смотреть поверх книги на стену, крепко прикусив зубами нижнюю губу.

— Джейми, я останусь с тобой на ночь, — предложила я. — Постелю тюфяк на полу.

— Нет.

Как ни был он слаб, упрямство сохранилось в нем со всей обычной силой.

— Мне лучше побыть одному. И спать мне совсем не хочется. Ты иди поужинай, Саксоночка. Ну а я… просто почитаю.

Он наклонился к книге. С минуту я с чувством полной беспомощности наблюдала за ним, потом сделала так, как он хотел: ушла и оставила его одного.

Состояние Джейми все больше и больше беспокоило меня. Рвота у него продолжалась; он почти ничего не ел, а то, что все-таки попадало ему в желудок, редко там удерживалось. Он бледнел и делался все более апатичным, утратив всякий интерес к чему бы то ни было. Большую часть дня спал, потому что почти не спал ночью. Он боялся ночных кошмаров, но не позволял мне оставаться ночью с ним под тем предлогом, что его бессонница нарушит и мой отдых.

Я не хотела оказывать на него давление, даже если бы он это допустил, и проводила значительную часть времени либо в хранилище сухих трав у брата Амброза, либо в прогулках по монастырю, во время которых мне часто приходилось беседовать с отцом Ансельмом. Он пользовался возможностью наставлять меня в вопросах веры и тактично обучал основам католицизма, хотя я то и дело повторяла ему, что я по натуре атеистка. Он толковал мне о воспарении духом, а я спорила:

— Не понимаю, как я могу достичь этого. Воспарение духа или есть, или его нет. Я хочу сказать… — Тут я запнулась, выбирая выражения, которые не прозвучали бы слишком прямолинейно и грубо. — Я хочу сказать, что для вас предмет на алтаре в часовне — это тело Господне, а для меня это маленький кусочек хлеба, пусть даже и в самом прекрасном и великолепном вместилище.

Отец Ансельм нетерпеливо вздохнул и выпрямился, разогнув спину.

— Я заметил, что, когда я прохожу ночью в часовню, ваш муж обычно не спит. У него нарушился сон. Соответственно и у вас тоже. Поскольку вы не спите, я приглашаю вас пойти сегодня со мной… Побудьте со мной в часовне всего час.

— Зачем? — Я сощурила глаза.

— А почему бы и нет? — пожал плечами он.